От раздвоенности — к цельности. Психолог и трансчеловек
Марк Лефевр — психолог с большим опытом и профессиональным багажом знаний. А ещё он — трансмужчина, который только недавно, после сорока, в полной мере решился на переход и начал движение к нему. В этом искреннем и личном интервью Марк рассказывает, как психологические теории и работа со специалистами скорее затормозили его принятие себя, нежели наоборот, сложно ли начинать переход после сорока, чем ему помог курс «Т-Действия» по транскомпетентности и как сейчас в психологическом сообществе обстоят дела с работой с трансгендерными клиентами.
— Расскажите, пожалуйста, о себе. О том, как вы пришли в профессию психолога, как осознали свою трансгендерность.
— Мне 45 лет. В профессию я пришёл довольно комфортным образом: в 1994-м году, когда я заканчивал школу, у меня был выбор, на какой факультет университета поступить. Я хотел на исторический, но мама мне его забанила, сказала, что историк никогда денег не заработает. И я выбрал психфак. Психологи, правда, тогда тоже денег особо не могли заработать, но мама об этом тогда не знала. Соответственно, всю жизнь я работаю психологом.
В 1999-м я окончил МГУ. Начинал я с детишками с аутизмом и другими нарушениями личностного развития. И преподавать приходилось, и даже в кадровом агентстве работать, но везде психологом. Так что всё шло естественным путём. Думаю, хорошо, что мне удалось набить все мои шишки в то время, когда мне было очень мало лет. Мне всё ещё кажется, что сложновато быть психотерапевтом в двадцать. Хотя мне уже тогда хотелось им быть, но очень хорошо, что в том возрасте у меня ничего подобного не было. Я получил нужный опыт, а где-то лет в тридцать мне удалось начать терапевтическую практику. С тех пор я так и работаю то с одним уклоном, то с другим.
Что касается трансгендерности, то тут, конечно же, всё сложнее. Когда для меня наступил некоторый час Х, когда стало ясно, что мне некомфортно в собственном гендере и я хочу чего-то другого, мне было девятнадцать. Термина «трансгендерность» не существовало тогда в нашей культуре, и поэтому мне никак не удавалось себя определить. Но тут мне тоже повезло: я человек из среды ролевиков. Там высокий уровень толерантности, поэтому у меня была двойная жизнь: я с друзьями «он», а в остальных местах «она» — так это и длилось до недавнего времени. К сожалению, я довольно поздно осознал это как очень неудачную ситуацию, потому что у меня возникла привычная раздвоенность.
В какой-то момент мне очень помогли мои друзья и одновременно коллеги — тоже психологи, — с которыми мы общаемся неформально. Я им пожаловался, что не могу вести блог, и мой очень близкий друг сказал: «Ну конечно, ты не можешь вести блог, ведь ты не являешься психологом там, где ты — это ты». Я сначала чуть-чуть обиделся, но потом мне стало ясно, что он абсолютно прав. Это была самая помогающая вещь, которую мне вообще в жизни когда-либо говорили. Было это года четыре назад. С тех пор я начал движение к переходу.
Поскольку мне за сорок и у меня была привычная налаженная жизнь, я до сих пор частично нахожусь в раздвоенном состоянии. Скажем, сейчас я всё ещё веду небольшую практику из женской позиции — потому что не могу просто бросить своих клиентов, не доведя работу до какой-то понятной точки, и, понятное дело, не могу совершить им каминаут. Очень многие мои клиенты за годы моей работы — это дети с их родителями. В нашей стране, мне кажется, это небезопасно не только для меня, но и для них.
— Сложно ли начинать переход в таком возрасте, когда уже накоплен солидный жизненный багаж, устоялись какие-то связи? Что труднее всего? Как вы с этим справляетесь?
— Наиболее сложная для меня вещь — отношения с семьёй. У нас и так всё было непросто. И хотя я довольно давно делал в семье частичный каминаут, родные явно не готовы к такому повороту событий, особенно с учётом моего возраста. Сейчас я в процессе принятия разных решений о том, как сделать мой переход наиболее безопасным для отношений с пожилыми родственниками. Самые важные связи вне семьи у меня среди людей, от которых я ничего не скрывал, поэтому здесь нет проблем. Что касается возраста самого по себе, то в этом есть свои плюсы: на многие вещи я смотрю гораздо спокойнее, чем раньше; жизненный опыт — хорошая опора. С другой стороны, мне безумно жаль, что столько времени я вёл эту двойную жизнь. Ощущаю, что есть вещи, которые потеряны и их уже не вернуть.
— Как ваша трансгендерность повлияла на вашу работу?
— Тут много всего. И трансгендерность повлияла на работу, и специфика работы повлияла на поздний переход. Я, как положено профессионалу, проходил психотерапию у коллег. Некоторые у меня совсем не вызывали доверия, и я скрывал свои гендерные переживания. А другие вызывали, я им говорил про это, а они начинали меня «спасать». У меня никогда не было достаточно длительных профессиональных психотерапевтических отношений ни с одним из коллег, потому что мы всё время упирались в этот вопрос и я прекращал общение.
В то время ещё не было в общем употреблении подходящей терминологии. Если бы я мог сказать: «Я трансгендерный человек», мы могли бы немедленно начать обсуждать этот факт. Мне приходилось говорить: «Я чувствую себя мужчиной» или «Я считаю себя мужчиной». И эта формулировка — «Я считаю себя мужчиной» — воспринималась мной как признак моей же неадекватности. Я же понимаю, что я НЕ мужчина физиологически. Как можно себя считать мужчиной, когда ты не мужчина? И, наверное, мне ещё было важно показать коллегам, которые были одновременно моими терапевтами, что я нормальный, поэтому осознаю, что у меня есть такая особенность, но понимаю, что я не мужчина. И мы всё время начинали обсуждать, как это со мной случилось, как на меня повлияла мама, какие диагнозы мне можно поставить — то есть как меня можно спасти от нарушенной идентичности. Никто и никогда не предлагал мне поискать, как выстроить свою жизнь в мужском гендере.
Это очень фатально повлияло на мою работу, потому что мне до сих пор кажется, что где-то я не настоящий. Например, аналитический психолог должен пройти очень много часов личной терапии у одного аналитика, а я не могу. То есть теперь могу, но для этого мне нужно окончательно перезагрузиться. Я, может быть, сделаю это когда-нибудь, однако сейчас у меня другая задача. Я хочу стать целым, прекратить эту раздвоенную жизнь. Тогда уже я смогу пройти какой-нибудь длинный курс или анализа, или экзистенциальной терапии — они мне кажутся очень привлекательными.
То, что я сейчас прошёл обучение работе с трансгендерными клиентами, для меня очень важно. Я вроде бы много знаю по теме, потому что, кроме меня самого, у меня огромное количество трансгендерных друзей. В конечном счёте у меня появились термины для того, чтобы говорить об этом аспекте жизни, пусть не в девятнадцать и не в тридцать, но всё равно появились. И это такой опыт инициации для меня: я вхожу в интервизорскую группу уже как Марк, учусь как Марк. У меня огромное чувство благодарности к сообществу, которое даёт такую возможность социализироваться, не ожидая, пока у меня вырастет борода и всякие прочие атрибуты появятся. А ещё я дополнительно счастлив, что познакомился с нарративным подходом, потому что это, по-моему, это гораздо менее стигматизирующая форма терапии, чем те, которые мне привычны.
— Какую роль в вашем переходе сыграли знания из классической клинической психологии, из психоанализа? Помогли ли вам эти знания или они как-то иначе повлияли?
— Я ещё в процессе перехода нахожусь, поэтому так и продолжают помогать. Вообще, сложно говорить, как это повлияло на мой переход, пока он продолжается. На самом деле он ещё и не развернулся как следует, потому что сейчас я должен закончить клиентские истории, которые веду, — часто это многолетняя работа и просто передать её кому-то из коллег не получится. Это тоже довольно сложно для меня.
Если говорить пока о том, что есть, то мои знания, конечно, мне очень помогают справляться с разными эмоциональными трудностями. Когда мне было тридцать шесть, я для себя поставил вопрос: буду ли я делать переход. И дал себе два года для принятия решения. Когда мне исполнилось тридцать восемь, я решил, что не буду, в том числе потому что этому способствовала терапия и какие-то люди, которые меня окружали и которые считали, что это ненормально, что так не надо. Я справился тогда с этим. У меня, конечно, как и у любого человека, были и депрессивные эпизоды, и вообще неудачные, но я всегда очень неплохо справлялся. Например, никогда не было эпизодов, которые потребовали бы приёма каких-нибудь медикаментов. И даже когда я принял такое сложное для себя решение — не делать переход, я всё время чувствовал, что я в достаточном порядке. С другой стороны, если бы не было этих знаний, я не мог бы постоянно адаптировать себя к тому образу жизни, который мне некомфортен, и, конечно, я бы начал переход раньше.
— Получается, эти знания скорее помешали вам осознать себя раньше? Они просто позволяли вам дольше терпеть то, что вам на самом деле не подходит?
— Не думаю, что корректно здесь использовать слово «терпеть». В психологической практике невозможно избежать влияния мировоззрения и базовых убеждений психолога о том, как устроен мир. Существует такое понятие в научной психологии — «образ мира». Оно описывает глобальное ви́дение мира человеком. Для психологов, работающих в классических подходах, часто в их «образе мира» бинарность гендерной идентичности — неизбежная и непреодолимая вещь. Потому что за определённым направлением (например, психоанализом) стоит конкретное мировоззрение. Это влияет на те направления работы, которые психологи могут предложить клиенту.
Если с точки зрения специалиста гендерная идентичность, не соответствующая телесному полу человека, это проблема, то этому даются интерпретации, способные с точки зрения специалиста помочь человеку осознать выход в изменении идентичности. Если психолог готов занять нейтральную позицию, это может стать темой для более или менее продуктивного диалога. Но для меня диалоги на тему гендера не были нейтральными и, соответственно, продуктивными.
Отчасти это может быть так потому, что я сам ощущал свою идентичность как маргинальную. Если бы у меня была уверенность в том, что её можно и стоит отстаивать, я бы сделал это. Но моя картина реальности тех времён не позволяла мне так считать. Возможно, если бы я не работал сам над тем, чтобы адаптироваться к двойной жизни, этого бы не случилось. Думаю, что разные аспекты мировоззрения при подготовке психотерапевтов должны в большей степени подвергаться рефлексии, чем это делается сейчас и стоит вводить в этический кодекс бо́льшую нейтральность. Сейчас она есть только относительно части убеждений (например, религиозных).
Короче говоря, определённые аспекты мировоззрения моего (в то время) и коллег не позволили мне обсуждать с ними возможность перехода. Но нельзя сказать, что это была «плохая» работа: в ходе психотерапии у меня росла настоящая осознанность, устойчивость к стрессу, способность справляться с эмоциями и другие важные базовые психологические компетенции. Когда моя возможность опираться на себя стала достаточной, я решился на переход.
— Какие проблемы вы видите в том, как психологи работают с трансгендерностью? Какие «точки роста» есть у психологического сообщества на данный момент?
— Мне кажется, в первую очередь нужно осознать границу между «обычными» специалистами и специалистами, которые заявляют, что работают с трансгендерностью. Ведь если человек использует этот термин, значит, у него есть как минимум словарь и принятие того, что трансгендерность существует. Огромное количество коллег из разных подходов, которых я знаю, не работают с трансгендерными клиентами в том смысле, что они не используют таких терминов, и у них нет такой специализации. Многие из них находятся по отношению к любой гомосексуальной или квир-тематике в позиции, что это надо «исправить», каким-то образом вылечить, что люди делятся на два пола и это естественно. Тут можно начать с психоанализа, который в своих ключевых идеях отталкивается именно от бинарности.
Недавно я проходил обучение у классического психоаналитика. В его курсе были не просто стигматизирующие определения: этот человек постоянно и настойчиво повторял, что любая гомосексуальность — это болезнь, это пограничное состояние личности, аргументируя свою позицию цитатами из Фрейда. По его мнению, это, безусловно, не то, что нуждается в наказании, но точно что-то, что надо исцелить. Ну и конкретно этот человек ещё был убеждён, что это исцелить нельзя, потому что всё в психике ещё до пятилетнего возраста законсервировалось, так что вообще полная безнадёга. Это было онлайн-обучение, и я периодически отключал камеру и просто орал от возмущения, что я всё это слышу. Но это радикальный пример.
— То есть получается, что это, по сути, конверсионная терапия? Многие транслюди боятся идти к психологу как раз потому, что опасаются столкнуться с чем-то подобным. Часто ли такое встречается и как себя от этого обезопасить? Например, в принципе не работать с психоаналитиками, если ты трансгендерный человек?
— Мне кажется, что стоит проводить границу между именно конверсионной терапией, которая оперирует довольно грубыми методами и очень безапелляционна по своей сути, и психотерапией у «обычных» психологов, которые порой и сами испытывают большу́ю тревогу при встрече с ЛГБТК+ клиентами, так как не уверены, как реально таким клиентам помочь. Конверсионная терапия исходит из осознанной и жёсткой позиции специалиста, часто она подкреплена какой-то религиозной или политической идеологией.
У специалистов разных психологических школ подходы к этому вопросу определяются и направлением, и личной позицией психолога. Например, любимые мной юнгианские аналитики занимают очень разнообразные позиции по отношению к ЛГБТК+ проблематике. Вообще юнгианцы, как правило, очень гибкие и принимающие. Один из моих любимых психологов — Карл Густав Юнг. Тем не менее моя работа с аналитическими психологами привела меня к представлению, что моя проблема это «Эго, заражённое Анимусом» или «одержимость Анимусом», и именно поэтому я думаю, что мне надо стать мужчиной, а на самом деле я женщина и мне надо найти корень этого смещения и избавиться от этих мыслей.
Поясню: Анимус — это одна из психических структур, которые входят в набор так называемых личностных архетипов. В концепции Юнга считается, что у каждой женщины есть Анимус, то есть образ мужчины внутри женщины, а у каждого мужчины есть Анима, соответственно, женский образ внутри мужчины. И целые гигантские части аналитической работы строятся на работе с этими архетипами. Здесь всё бинарно по определению. То есть если я биологически женщина, значит, все мои мужские части — это Анимус, а Анимы у меня нет. Получается, что если я идентифицируюсь с мужским гендером — это значит, что меня Анимус захватил, мой внутренний мужчина. Мыслить бинарно для Юнга было вполне естественно, он всё-таки жил в первой половине XX века. Мне очень интересно, что бы изменилось в юнгианской концепции, если бы она формировалась сейчас. Есть юнгианцы, которые её меняют, в том числе и в трансфрендли сторону.
Пока мой личный юнгианский анализ оказался просто дорогой в тупик, то есть меня бесконечно адаптировали к тому образу жизни, который мне органически неудобен. Да, я могу это терпеть довольно долго, могу это выдержать — в целом человек много что может выдержать. Но я не вижу это как путь к счастью, к самореализации. Лично меня это привело к профессиональной немоте. В какой-то момент я понял, что я действительно не могу высказываться. Вот не могу сказать от себя лично, что я как специалист имею такую-то позицию. Могу высказать что-то просто как эксперт, владеющий информацией. Но там, где начинается личностное высказывание, у меня до сих пор плохо изжитая немота.
У некоторых юнгианцев есть идеи, что гомосексуальная ориентация (и, видимо, другие формы гендерной инаковости) — это не болезнь, но недостаточная личностная зрелость. А у меня есть чувство, что я никогда не приду к своей личностной зрелости, если продолжу пытаться жить так, как это положено «по стандарту».
— Читали ли вы какую-то литературу про трансгендерность в более молодом возрасте? С какой вообще литературой сталкивались на эту тему?
— Вообще, мне было страшно читать книжки про трансгендерность в более молодые годы, потому что у меня постоянно было опасение, что со мной что-то не так, что всё-таки на самом деле я болен, что я живу в искажённой реальности.
Я помню моё первое переживание с книгой, которую я всё ещё не прочёл, хотя, мне кажется, надо. Это книга Арона Белкина «Третий пол». Мне было года двадцать два, когда я нашёл её в магазине в Санкт-Петербурге, когда приезжал туда поработать. В свободное время отправился погулять, зашёл в магазин и увидел эту книжку. Я до сих пор помню, что я кружил по магазину, возвращался, брал её в руки, но не купил, потому что у меня было чувство, что какой-то мой стигматизирующий секрет вскроется, если её увидят у меня на полке.
Этой книгой я как бы начинал разговор с самим собой, к которому был тогда не готов. Я смог его начать, только когда мне было уже сильно за тридцать. У меня не было неприятия, но было отрицание этой темы, которое однозначно говорило: «Ты нездоров», даже «нездорова», «Тебе надо что-то с собой сделать». Мне как-то удавалось иногда обсуждать с людьми, что мне нравятся девушки, для гомосексуальности какой-то способ говорить об этом был, а тут никакого способа не было.
У меня есть друзья старше меня по возрасту, им за пятьдесят. Моя подруга, желая мне всякого блага, сказала: «Ну зачем тебе этот переход, ты же будешь ненастоящим». Это было сказано из очень поддерживающей дружеской позиции, то есть она действительно так это ощущает: быть биологически женщиной — это прибито гвоздями.
Я довольно близко по возрасту нахожусь к поколению, которое считает, что такие вещи изменить нельзя. Некоторые из этих людей всерьёз обсуждают, что есть мужская и женская литература. Если женщина написала книжку, то это женская книжка, и между строк гендер автора как-то читается. И никак это не изменить. Это люди, которые полагают, что женщины базово отличаются от мужчин логикой или какими-то эмоциональными особенностями. Постоянный поиск этих моментов. Даже до смешного: на факультете психологии МГУ в период моего студенчества был человек, который всерьёз дискутировал со студентами, кто авангард человечества — мужчины или женщины.
— Ну да, раньше это было безумно популярно. А что насчёт более современной ситуации? В последние, скажем, лет пять многое ли изменилось в психологическом сообществе? Стало ли оно более открытым, на ваш взгляд? Более гибким?
— Мне кажется, что многое изменилось. И в отношении к любым клиентам, и в отношении к разным уникальным особенностям человеческого развития. Что-то меняется, но, наверное, специфика нашей страны в том, что у нас по-прежнему очень много патриархального, бинарного. Мне сложно оценивать, потому что это же моя история, и я тут внутри нахожусь, а не снаружи.
В общем настрое профессионального сообщества многое изменилось благодаря интеграции разных подходов. Уже выстроилось поисковое мышление, позволяющее не действовать просто потому, что так сказано кем-то из авторитетных психологов, а искать пути помощи для того конкретного человека, который находится перед специалистом здесь и сейчас.
Мой личный опыт пока сохраняет тревожную позицию по отношению к коллегам, так как мне приходилось сталкиваться с очень неожиданными их установками. Есть коллеги, о которых я думал, что мог бы сделать перед ними каминаут, но не делаю этого, потому что не готов встретиться с их реакцией. Может быть, она будет принимающей, я даже ожидаю, что какие-то мои сокурсники скажут: «Ну, мы знали про тебя это». То есть они могут так сказать, потому что мы с ними двадцать лет общаемся и, наверное, видно, что я не вписываюсь в стандарты. Я даже в детстве никогда не вписывался. Но, наверное, я не хочу столкнуться с оттенком отношения сверху.
У меня есть близкие друзья, которые всегда, с моих девятнадцати лет, зовут меня «он», которые считают меня братом или другом. Это так привычно. Я понимаю, что какая-то часть меня всё это время полностью жила в ощущении, что я мужчина. И это самоощущение для меня очень счастливое, очень комфортное. Со всеми этими людьми я, слава богу, могу продолжать отношения, никакого каминаута не требуется. В общем, я просто им сказал: «Ребята, я решил». И, поскольку я не первый решил в нашей компании, то все такие: «Хорошо, что ты решился, наконец-то тебе полегчает». Такой прямой поддержки я не ожидаю от коллег, к сожалению.
— Вы говорили, что участвовали в нашем курсе по транскомпетентности для помогающих специалистов. Как бы вы этот курс оценили, чем он вам помог? Что в нём было особенно важного лично для вас? Как вы думаете, насколько этот курс нужен нынешнему психологическому сообществу? Насколько он ему полезен?
— Я абсолютно уверен, что этот курс нужен. Обязательно нужно продолжать его развивать. Несмотря на то что мы находимся в «специальной политической ситуации» и внешняя среда накладывает свои ограничения, очень важно создавать пространство для освоения непринятой широкими массами точки зрения. Верю, что многие психологи с интересом отнесутся к возможности освоить эти навыки и применять их для блага своих клиентов.
Есть много белых пятен в том, какая помощь должна оказываться. Например, у меня есть идея групповой программы, которая была бы ориентирована на помощь трансгендерным людям в самом процессе перехода. Сужу по себе: сейчас я не могу себя комфортно называть в женском роде, позиционировать себя как женщину, но периодически мне приходится это делать. И для меня очень сложная вещь выбрать, как мне одеться, какая мне будет удобна причёска, какие-то такие вещи. Поскольку пока я сам в процессе, то не могу действовать как специалист-психолог, но когда-нибудь, когда всё для меня завершится, я смогу переработать свой опыт и сделать профессиональную программу. Сейчас, я думаю, можно сделать такую группу из позиции «равный равному», то есть я буду просто участником группы, в которой будут, наверное, такие же люди, как я, с которыми мы будем обсуждать, что для нас сложно, что для нас важно и так далее.
Я думаю, что все эти деятельности очень-очень нужны, но там, где они начинают вступать в контакт с самой жёсткой и непринимающей частью общества, сложно сказать, как стоит себя вести.
В любом случае курс потрясающий. На него приходят люди, у которых есть такой запрос. Курс уже несколько раз прошёл, это значит, что запроса много. Для меня, конечно, было очень радостно встретить нетрансгендерных коллег. Вот вы, когда мы договаривались насчёт интервью, написали, что это редкое, уникальное сочетание — трансгендерный человек и психолог. Для меня это не так, у меня очень много трансгендерных друзей — психологов. И с моей позиции мир выглядит так: есть трансфрендли люди — это обычно неформалы, трансгендерные или какие-то ещё из ЛГБТК+ люди. А есть так называемые «цивильные» люди — они скорее против. На курсе я увидел, как много людей, которых эта тема напрямую лично не касается, но они сопереживают, они считают для себя очень важным помогать. И для меня это было очень поддерживающим.
И, конечно, нарративный подход — для меня это просто прекрасное открытие. Это то, чего я не ждал получить. Я знал, что есть нарративный подход, я много лет про него знаю. Я делаю ролевые игры, поэтому какие-то нарративные приёмы и практики мне знакомы. Но для меня не было ясно, что такое нарративный подход в плане психотерапии. Я его для себя открыл, и это очень здорово. Мне кажется, что это самый нестигматизирующий подход из всех, которые мне известны.
— И такой завершающий вопрос: учитывая ваш довольно уникальный личный опыт профессионала, опыт психолога, который осознал свою трансгендерность, вы, вероятно, можете в роли эксперта дать какие-то советы другим транслюдям. Какие бы это могли быть советы?
— Скорее я могу поделиться опытом. Мне кажется, что поиск языка для самоописания — это очень важная часть, которая, безусловно, помогает человеку существовать. Ещё помогает присоединение к какому-то принимающему сообществу. Оно может быть тематическим. Или, например, ролевики. Там, конечно, есть разные люди, трансгендерность не имеет отношения к сути ролевого движения, но это принимающее сообщество, и это очень поддерживает. Конечно, надо познавать себя, надо не бояться и знакомиться с собой, знакомиться со своими чувствами.
Спасибо большое всем энтузиастам и людям, которые творчески действуют в этой сложной среде, особенно в России, где это так трудно и трудно именно сейчас.
Источник: Килькот 18+